Книга Моссад. Тайная война  - Леонид Млечин

— Мне очень жаль, — повторил Мариссель. — Я надеялся, что наш приезд поможет вам рассеяться, а получается наоборот.

Наступила неловкая пауза. Мариссель вертел в руках чашку. Глаза Эдера увлажнились.

— Ваши вопросы никоим образом мне не досаждают, — сказал он. — Здесь я чувствую себя достаточно одиноко и рад возможности поговорить.

— Почему ваш сын не захотел жить с вами?

— Когда мы вернулись сюда после войны, он уже был взрослым юношей. Ему было шестнадцать лет, и пять из них он провел вне Германии, в эмиграции. Он совсем не чувствовал себя немцем. Эта страна осталась для него чужой. Я помню, мы обедали в привокзальном ресторане. Несмотря ни на что, мы с женой испытывали некие ностальгические чувства, с сочувствием смотрели на обедневших и почти голодающих людей. За соседним столиком обедала какая-то пара. К ним подошли дети. В костюмах, галстуках, они приветствовали своих родителей по-военному четким поклоном, щелкнули каблуками. Словом, вели себя так, как должны поступать добропорядочные немецкие дети. Но для нашего сына это было дико. Он уехал в Англию, окончил университет и остался в Лондоне.

— Почему он не поехал в Швейцарию?

— Собственно говоря, в Швейцарии у нас никаких корней не осталось. Родственники жены умерли. В сорок первом мы бежали в Швейцарию, потому что у нас не было иного выбора. Я не хотел, чтобы меня призвали в вермахт и отправили на Восточный фронт, и предпочел удрать от призывной комиссии. По тем временам мы прекрасно жили в Швейцарии, но никогда не считали, что останемся там навсегда.

— А ваша жена? Ведь для нее Швейцария была родиной. Неужели и она хотела вернуться в Германию?

— Она была швейцаркой только по рождению и — к счастью для меня — по паспорту. Она с десяти лет жила в Германии, в Кельне.

Наконец спустилась и Черил. Она надела джинсы и свободную блузку с короткими рукавами. Косметики на ней было минимум.

Эдер налил ей чая и отвалил огромный кусок пирога. Черил сделала большие глаза, но отказываться не стала. Она отщипнула кусочек и одобрила пирог.

— Так вы дружили с моей дочерью? — спросил Эдер.

На глаза Черил навернулись слезы.

— Мы познакомились в школе, работали вместе и подружились. Люсиль была замечательной девушкой.

— Да, она тоже рано нас покинула, — вздохнул Эдер. — Хотя мы с женой были уверены, что уж дочка-то останется с нами. Она была таким домашним ребенком, прекрасно играла на рояле. Мы думали, что она станет профессиональным музыкантом. Но и ей не нравилось в Федеративной Республике. Она имела право на швейцарский паспорт, получила его и поехала в Израиль, чтобы искупать вину немцев перед евреями. Соседи здесь, наверное, считают ее дурочкой.

Кухня в доме Эдера соединялась с небольшой гостиной, обставленной очень скромно: простая деревянная мебель, проигрыватель компакт-дисков, большой телевизор. На полу, на столике, на буфете — везде стояли оригинально вылепленные глиняные вазы.

Мариссель взял одну из них в руки.

— Память о жене, — объяснил Эдер. — Когда мы здесь поселились, она сама вылепила всю кухонную утварь: приходилось экономить каждый пфенниг. А потом уже лепила ради собственного удовольствия. Она преподавала в школе рисование, со способными детишками занималась и лепкой.

Черил забралась в большое кожаное кресло с ногами. Теперь она совсем походила на маленькую девочку. Мариссель невольно ею залюбовался. А Эдер продолжал рассказывать. Он был рад, что ему, наконец-то, есть с кем поговорить.

— Я тоже работал в этой школе. Некоторое время даже был директором. Знаете, после войны возникли трудности с кадрами. Оккупационные власти приказали убрать большинство директоров, поскольку они состояли в нацистской партии и воспитывали детей в духе верности фюреру. Это называлось денацификацией. Меня окружное начальство сочло персоной грата: с нацистами не связан, но и не коммунист, не левый. Семь лет я был директором, пока не прислали более молодого коллегу на смену. Я продолжал преподавать историю в старших классах, потом вышел на пенсию.

— Конфликт с новым директором? — понимающе спросил Мариссель.

— Скорее, с новыми учениками. Родители написали на меня жалобу в окружное управление. Они хотели, чтобы дети имели достойное представление об истории родной страны, а я, с их точки зрения, клеветал на Германию. Когда мы с женой начинали работать, в школе учились в основном дети крестьян. А когда это местечко стало модным, из Кельна приехали совсем другие люди.

Когда стемнело, с озера потянуло прохладой. Эдер. Кряхтя, опустился на колени и стал разжигать камин. Черил и Мариссель подтащили кресла поближе к огню.

— Конечно, наши дети чувствовали себя здесьне слишком уютно. И соседи относились к ним отчужденно. Я понимаю, почему они захотели уехать, — продолжал Эдер. — И все же мне жаль, что никто из Эдеров не останется в этом доме.

— Может быть, ваш сын рано или поздно захочет вернуться? — предположил Мариссель. — Сейчас молодое поколение тянется к деревенской жизни. Свой дом у озера — что может быть прекраснее? Надоест ему Лондон, и переберется сюда, а?

Эдер отверг это предположение:

— Когда меня не станет, он продаст дом, и все.

Они надолго замолчали. Мариссель посмотрел на часы. Эдер понял его жест: «Прошу вас, отдыхайте и не обращайте на меня внимания. Я привык засиживаться с книгой за полночь».

Черил и Мариссель поднялись наверх. Стоя у двери спальни, молчавшая весь вечер Черил произнесла:

— Выходит, я буду спать в комнате Люсиль? — она зябко поежилась. — Не очень-то это приятно.

Мариссель обнял ее за плечи.

— Если хочешь, приходи ко мне. Я и не знал, что ты такая суеверная.

— Спокойной ночи, — сказала Черил. — Все дело в том, что я просто не гожусь на ту роль, которую, видимо, должна сыграть. Времена Маты Хари ушли.

Она закрыла за собой дверь комнаты, в которой когда-то жила Люсиль Эдер.

Мариссель пошел в свою комнату. Несмотря на позднее время, поселок еще не спал. Горел свет в окнах соседних домов, проехало несколько автомобилей, и откуда-то лилась тихая музыка. Мариссель разделся и лег.

Но он еще долго лежал с открытыми глазами. Мариссель думал о молодом человеке по имени Мордехай Вануну, которого он никогда не встречал, но о котором знал почти все.

Потом Мариссель вспомнил последние слова Черил.

Глава вторая

Кто дал ей яд?

У израильской разведки была своя Мата Хари. Ее звали Иоланда Хармер, в девичестве Габай. Потом она изменила фамилию и стала Хар-Мор. Она находилась в Египте в критические дни Первой арабо-израильской войны — 1948 года. Ее мать была смешанного еврейско-турецкого происхождения, но в Египте никто не подозревал о ее еврейских корнях.

Будущий первый министр иностранных дел Израиля Моше Шерток уговорил Иоланду помогать еврейскому государству, которое даже еще не было провозглашено. Шерток встретился с ней на каком-то приеме и разговорился. Он почувствовал в ней человека с сильным характером. Иоланда легко приняла его предложение. Возможно, она не совсем понимала, чем рискует, а может быть, верила в свою неуязвимость.